нескольких метрах от студии.
— Он дома, — сказал Мессалье.
В студии вроде бы горел свет.
— Как странно, а? — пробормотал Лартиг.
Комиссар бесшумно приблизился. Дверь оказалась не заперта.
— Господи! Только бы…
Он бросился в квартиру и остановился как вкопанный. В доме пусто, но телевизоры включены — они стояли тут повсюду.
— Сбежал, — сказал Лартиг. — Расписался в преступлении.
Комиссар стал обходить помещение, остановился перед разбитым телевизором… Любопытно… Возле дивана валялся пистолет, он быстро поднял его, обернув руку платком. Калибр 6,35 и еще пахнет порохом…
Рядом на столе стояла пишущая машинка. Они нашли в ящике бумагу. Тот же цвет, тот же формат, та же выделка. И машинка слабо пропечатывала «о» и «е», выбивала из строки заглавные буквы.
— Забери все это, — приказал Мессалье. — Уверен, что на рукоятке оружия те же отпечатки, что и на письме и бутылке… Лучших улик просто не бывает!..
Он выключил телевизоры, не торопясь, осмотрелся.
— Чего-чего, а бутылок тут хватает, — заметил он. — Две или три точно такие, как та, которой убита Коринна Берга… Ладно!.. Остается получить ордер на арест… Далеко он не уйдет!
Жаворонок, милый жаворонок,
Дай мне, птичка, тебя ощипать…
Мотив все еще звучал в голове… Теперь пело несколько голосов, много голосов… мальчиков, девочек… Так это ему снится; он учится в школе… Да, он в школе… Он открыл глаза. Дети пели внизу. Им подыгрывала фисгармония… Она отдала ему свою спальню… На старых фотографиях в золоченых рамках ее родители… А вон тот большой снимок над камином… стайка напряженно глядящих в объектив девушек, неловких, гладко причесанных — это выпускной класс Катрин, когда она заканчивала педагогический коллеж… Он бесшумно спустил ноги с кровати и увидел, что одет в пижаму Катрин, голубую, с кружевами на манжетах… Он совсем ничего не помнил… Наверное, она напичкала его успокоительным… Его мучила жажда, и он долго пил из кувшина на туалетном столике, как зверь, задыхаясь от долгого бега. Вода выплескивалась, лилась ему на грудь… Она была прохладной, животворной, как в ручьях, где когда-то очень давно водилась форель. Он перевел дух и подошел к окну. И увидел крошечный школьный дворик, расчерченный мелом для игры в классики, дальше неправильными прямоугольниками тянулись поля — этот край не терпел ровных линий, — а на горизонте вставали горы, округлые, мягкие, первозданные… У него горело в горле и в груди, будто вместе с водой в него проникло страдание. Ему не следовало… Не должен он был сюда приезжать…
Вдруг во двор, пронзительно крича, словно стрижи над вечерними крышами, высыпали ребятишки. И он был таким же, одевался, как и они, в толстый плюш, стригся коротко, чуть ли не наголо.
— Проснулся?
Он даже не слышал, как она вошла.
— Катрин!..
— Я устроила перемену… Скоро уже каникулы… И потом, здесь я сама себе хозяйка.
Они чувствовали себя неловко, хотя вместе росли, вместе играли, могли вместе прожить жизнь, если бы…
— Где моя машина? — спросил Раймон.
— Я спрятала ее в старой пастушьей хижине — туда теперь никто не заглядывает… Не бойся.
Она подошла к нему совсем близко. Он увидел все то же круглое свежее лицо с насмешливым выражением, которое он когда-то любил. Она была одета в белое платье с застежкой на плече, делавшее ее похожей на лаборантку.
— Тебе удалось отдохнуть?
Он с трудом сел на кровати.
— Я опустошен, — прошептал он. — Прости, Катрин… Я не подумал… Мне хотелось одного — спрятаться!.. Лучше места я не нашел… Глупо! Здесь меня запросто найдут.
— Никто не видел, как ты приехал, — сказала Катрин невозмутимо, тем тоном, каким обычно успокаивала детей. — А если меня спросят, хотя это и маловероятно, я скажу, что ничего не знаю… кроме того, что написано в газетах… Как ты себя чувствуешь?.. Вчера утром вид у тебя был совершенно безумный. Я даже испугалась… Ведь это неправда?.. Ты их не убивал?
Раймон спрятал лицо в ладонях.
— Не знаю… Я уже ничего не соображаю…
Она ласково погладила его по голове.
— Бедный мой! Отдохни еще… Тебе необходимо отдохнуть… Надо же — такой сильный и такой слабый!
— Клянусь, все, что я тебе рассказал, правда.
— Конечно!.. Пояс, бутылка, выстрел из пистолета…
Она засмеялась и села возле него на кровать.
— Что может быть естественнее! — продолжала она. — Пошел навестить знакомого, увидел, что он повесился, и счел себя виновным… Бросил бутылку в картинку и вообразил, что убил человека, который находился совсем в другом месте… Выстрелил в телевизор, а попал в певца!
— Но не приснилось же мне все это! — вскричал Раймон.
— Нет! Конечно, не приснилось. Но кто-то, наверное, очень старался, чтобы приснилось. Послушай… ложись и отдохни… Вот тебе таблетки, будь умницей, выпей прямо сейчас… Такие истории, как ты мне рассказал, я сама сочиняю детишкам, когда они начинают уставать и перестают слушать…
— Уверяю тебя…
— Бедный мой оборотень, — сказала Катрин, целуя его в щеку.
Она помогла ему снова лечь, подоткнула одеяло, все с той же ласковой решимостью, которая расставляла все по своим местам и так удачно сочеталась с этим светом, тишиной и покоем школы. Раймон погрузился в сон.
Когда он проснулся, она сидела у его изголовья, вязала свитер. Она приподняла вязание, чтобы он смог рассмотреть.
— Правда, красиво получается?.. Ну как, тебе лучше?
— Уже есть хочется, — сказал Раймон.
Катрин от души рассмеялась, как будто она вызвала его голод и страшно этим гордилась.
— Все готово. Надеюсь, тебе по-прежнему нравятся наша кровяная колбаса и грибная похлебка… Ты там так изменился… Пойду подогрею… Я выстирала и погладила твое белье… Кстати, можешь шуметь. Мы одни.
— Спасибо, Катрин.
Он был страшно растроган. Чистая рубашка, безупречная стрелка на брюках и все остальное: запах дома, ветер гор, раздувающий занавески… Смешно, но у него прямо горло перехватывает… Внизу Катрин гремела кастрюлями. Он вдруг вспомнил мелодию песни: «Я тебя обнимал…» Обнимать Катрин… И больше ни о чем не думать!.. Он спустился вниз, остановился на пороге классной комнаты. С доски еще не стерли пример на сложение. Под стеклом меры объема, веса, строго выстроенные оловянные и медные гирьки… карта Франции, глобус, на стенах — лучшие детские рисунки… Все понятно и ясно. И никакого обмана! Он вошел в кухню, и Катрин, словно так и надо, подставила ему щеку для поцелуя.
— Садись вот здесь… Видишь, у меня тесно.
Она убрала со стула газеты.
— Я покупала все, в которых писали о тебе… Получилась целая кипа.
Все так же улыбаясь, она налила Раймону супа.
— Горячо! Не
